Была одна тян

Была в колледже одна тян, она постоянно садилась за парту позади меня, сначала начинала катать по столу карандаши, с хрустом, громко так, туда-сюда, и делала это прямо за моей спиной, в сантиметрах десяти, мешая мне сосредоточиться. Потом она колола меня в спину исподтишка этими карандашами, они у нее всегда были остро заточены, готовилась наверное сука перед учебой специально, чтобы потом донимать меня больнее. Она запросто протыкала мне грифелем пиджак и вонзала острие прямо в спину, рубаха потом вся была в бурых пятнах крови, когда я ее дома снимал. Я боялся ответить ей или что-либо возразить, и эта тян гнобила меня все сильнее, благодаря ей к травле постепенно подключались все новые люди. Видимо, им забавно было наблюдать за мной со стороны. Она была заводилой, лидером в группе и всегда издевательства надо мной начинались с ее подачи, и другие тянки из группы тоже начинали надо мною подтрунивать, спрашивая у меня всякие похабные вещи, от которых я краснел и начинал мямлить и запинаться, не зная куда деть руки и глаза. Тем более она была красивая, я конечно иногда ночью мечтал о том, как я ее жестоко трахаю и таскаю за волосы, но в реальности я и рассчитывать не мог ни на что подобное. От полного затаптывания меня в грязь спасало лишь наверное то, что я хорошо учился и при этом не сильно занудствовал, когда у меня просили требовали списать, я вообще никогда не был жаден и делился своими знаниями со всеми желающими. Если бы не она, мне кажется, я был бы очень уважаем в группе в серьезном смысле этого слова, а не как заумное, но отзывчивое чмо, которому не жалко дать списать пасанам. Блядь, как же я ненавидел пары математики! Ее вела ебаная старуха, которая имела привычку жрать посреди лекции, а когда у нее заканчивались булочки, то она съебывалась до конца занятия в столовую за добавкой или просто стояла и пиздела в коридоре с какой-нибудь другой училкой, это ни для кого не было секретом. Когда эта чертова бабка шаркая мягкими туфлями уходила из аудитории, я уже начинал весь трястись, предвкушая травлю, сидел весь красный и дрожал, обливаясь потом и боясь обернуться назад, и умолял небо и аллаха, чтобы чертова старуха поскорее вернулась назад и продолжила лекцию. Но она не возвращалась. Класс, обрадованный, в отличие от меня, тем, что сегодня снова не придется забивать мозги всякими тангенсами-хуянгенсами и экстремумами, начинал возбужденно и радостно гудеть, и гудение постепенно переходило в гвалт, как на базаре. И позади меня предательски доносился насмешливый тянский голосок: «Эй, куннейм!» В этот момент гвалт в классе как будто по команде затихал, и у меня внутри все обрывалось. Я знал, что сейчас все глаза устремлены на меня, и все затаив дыхание ждут, что будет дальше. «Эй, сука, пидарас, обернись, когда я с тобой разговариваю, говно!» Обычно в такие моменты мне в затылок прилетал скомканный тетрадный лист, а иногда и чего потяжелее и я подскакивал на месте от неожиданности, а в классе начинали раздаваться приглушенные смешки. Она задавала мне при всем классе такие вопросы, от которых одежда прилипала к моему телу, а на моих ушах можно было жарить яичницу. «Куннейм, а тебе вообще девушки нравятся?» «Ты девушку когда-нибудь трахал?» «Нет? а хотел бы?» «Хаха, ты че, реально девственник??! вот чмо!» «Ну я бы такому хуесосу не дала» «Ну если только полизал бы у меня» «Куннейм, а ты Дуньку Кулачкову радуешь?» «Ну, дрочищь?» «Не пизди, еще как дрочишь! а сколько раз в день?» «А ты хуй свой тоже в пиджаке и галстуке наяриваешь? ахаха, чмо, ты его вообще когда-нибудь снимаешь? может ты родился в нем?» «Вон, ты Насте нравишься (подруга ее), ты знаешь про это?» «Настя, дашь ему?» «Ахахаха, будешь Настю трахать, хуесос, м?» «А может, ты вообще пидарас?» «Хотел бы, чтобы тебя парень выебал, а? засунул тебе в очко толстый горячий хуй?» «Да ладно, не переживай так, все у тебя еще будет, я тебя с парнем познакомлю, хочешь? он тебя трахнет» «Я и сама могу тебя отстрапонить, ну по-дружески, мы ж друзья, а, куннейм?» Порой ее другие останавливали даже, понимая, что уже перебор. Один раз я не ответил и продолжал сидеть к ней спиной, а когда она начала меня материть, я, чуть не падая в обморок, еле слышно выдавил из себя задушенным голосом: «да пошла ты нахуй!», просто тогда я наверное пересек некую точку кипения и она смогла меня на самом деле вывести из себя. Для такой корзиночки и пельмешки, какой был я, сказать такое было реально подвигом, тем более, что тогда я вообще стеснялся употреблять матерные выражения и считал это жуткой похабщиной, а при слове «хуй» багровел как томат. Тянка только ошалело спросила: «чего?.. че ты сказал?» В классе повисла удивительная тишина. Потом она встала и подошла ко мне, но пока она шла, я уже успел обосраться и остыть, мой боевой пыл куда-то стремительно схлынул. В общем тян выволокла меня из-за парты, нахлестала мне пощечин, отовсюду раздавались подбадривающие возгласы: «ну-ка, тяннейм, въеби ему как следует, этому фуфелу!», я разозлившись стал выкручивать ей руки и ухватив ее за волосы, выдрал смачный такой клок, после чего она уебала мне с ноги каблуком прямо под сердце, мне показалось, что у меня внутри что-то взорвалось, такая боль полоснула, и я как куль с отрубями повалился между рядов, опрокинув парту и пару стульев, а она подняла надо мной ногу и целилась мне в лицо, прямо в глаз, и через секунду каблук вонзился бы в мое ебало, если бы пацаны не оттащили ее, но тян успела таки пару раз въебать мне носком туфли в нос. Потом пацаны меня подняли и усадили за парту, кто-то поставил стулья на место, не помню кто, все было как в тумане, и меня всего трясло крупной дрожью. Помню, как кто-то из тянок просил меня успокоиться и вытирал кровь, спрашивали еще, не больно ли мне, лол. Тут из коридора приперлась училка, видимо отвлеченная от поглощения булочек адским грохотом из аудитории. В общем, она по моему растрепанному виду наверно догадалась, что в ее отсутствие здесь произошла некая буча, но я ее ничего не рассказал. Сказал, что шел и сам споткнулся и упал между партами и нос себе разбил. Этот случай был на втором курсе. Моя мучительница тогда многообещающе сказала мне, держась за очевидно поредевший висок: «ну все, пиздец тебе, хуесос!». Я не знал, чего от нее ждать, и на следующий день обреченно пошел на учебу, решив отдаться на волю судьбы, хотя разум постоянно мне советовал притвориться заболевшим на пару дней и переждать дома, покуда страсти чуть-чуть остынут. Я ходил целую неделю, ожидая какого-нибудь страшного подвоха с ее стороны и каждый раз вздрагивая от неожиданности, но мщение так меня и не настигло. Походу она просто остыла и не хотела об меня мараться, и даже не обращала на меня внимание, делая вид, как будто меня и с ней ничто и не связывало никогда, и не было полутора лет травли. Я потом еще извинился перед ней под давлением класса, она рассмеялась и сказала, что другого от меня и не ожидала, и поступил как и полагается эталонному чму. В грудине у меня кстати потом еще долго болело после ее удара каблуком, был здоровенный огромный синячище, я уж думал, что ребра сломаны, но потом все прошло. Так я и доучился до третьего курса. Спустя некоторое время травля продолжилась с удесятеренной силой, как будто она отыгрывалась на мне за тот период затишья.
В один день, это было в конце февраля или в начале марта, у нас была сессия по-моему, сдавали мы какой-то практикум или что-то вроде того. Я вышел из колледжа и как обычно пошел пешком домой. Впереди меня метрах в пятидесяти шла вдоль больничного забора женщина или девушка в красном пуховике. Я всегда срезал путь через двор старой больницы. Падал густой и мокрый снег и на улице было довольно пустынно. Тут я увидел, как вроде кто-то повалил или сбил с ног ту бабу, смутно было видно сквозь метель, и побежал прямо на меня. Смотрю: навстречу мне бежит разъебай какой-то с явно невменяемой закопченной черной рожей и в рваной одежде. Бомж какой-то в общем, бежит и держит в руках сумочку женскую. И когда он мимо меня пробегал, я ему красиво так въебал подножку, и он растянулся посреди дороги. Я сумку схватил и не выпускаю, в руках держу, а этот тип пытался встать на ноги, матеря меня изо всех сил и угрожая мне, что мне придет пиздец, когда он все-таки встанет. Он был упоротый или жутко пьяный, и воняло от него хер пойми чем за километр, какой то смесью говна и ссанины. Наркоман какой то в общем. Я почти обоссался со страху, колени у меня тряслись, а сам сумку еще крепче сжал и таскаю его по снегу. До нас донеслись какие-то голоса с тропинки. Этот тип наконец встал и стал тягать меня за ручку сумки и толкать с тропинки, пытаясь вырвать свою добычу у меня из рук. К нам по тропинке уже бежали какой то мужик и тетки. Отчаявшись забрать у меня сумку, этот мудила сказал что-то вроде «ну блять, пидар!» и пару раз проштырил меня в грудь какой то заточкой, а потом бросился убегать в посадки. Я упал в снег, не выпуская сумку из рук, в груди резало, дальше хуй знает че было, все закружилося и я куда то провалился.
Потом я пришел в себя в незнакомом мне месте. Толстая тетенька в белом халате все успокаивала меня и почти силой укладывала в кровать, когда я снова и снова пытался встать, говоря мне «лежи, лежи, тебе лежать больше надо, нельзя тебе шевелиться, у тебя легкое пробито, ты много крови потерял». В глазах все прыгало, как будто изображение все время пыталось завалиться на дно моих глазных яблок. На следующий день меня перевели в небольшую палату на двоих человек, но так как вторая койка пустовала, то я лежал один, силясь восстановить в памяти события, после которых я загремел в больничку. В голове все время проигрывалась одна и та же фраза толстой врачихи, как в магнитофоне, который зажевал кассету: «легкое пробито.. лежать нужно больше… много крови..» Я попытался приподняться и грудь обожгло как будто кипятком. Каждый вдох давался мне с болью. Рука была как-то нелепо привязана к груди, моя грудная клетка была туго стянута корсетом из бинтов. Я кое-как подсунул себе под спину подушку и так полулежа сидел.
И тут в палату вошла она. Сказать, что я охуел, значит ничего не сказать. Ко мне пришла тян, которая все время учебы со мной травила меня, называла чмом и смешивала меня с говном. В обеих руках у нее были большие пакеты. «Нет, только не она,- вопило все у меня внутри,- за что так наказывает меня оллах, что даже здесь мне нет от нее покоя?» Как это чудовище меня здесь нашло??? Я сейчас же попытался лечь навзничь и, комкая подушку, накрылся одеялом до глаз и сделал вид что я сплю. Но было поздно: она тихонько сказала мне «привет», в ее виде, взгляде и поведении не было ни намека на насмешку.
Она села на стул напротив меня. Я с полуненавистью-полустрахом осторожно выглядывал из-под одеяла. Тян как-то вымученно и виновато попыталась мне улыбнуться. «Я тебе принесла там,- она кивнула на пакеты,- передачку… бананов, апельсинки тебе принесла… ты лежи, лежи, тебе нельзя двигаться»,- она сама того не зная почти дословно повторила слова докторши и поставила пакеты на тумбочку рядом со мной. Потом она рассказывала мне какую-то хуйню, сидя напротив и улыбаясь мне, но я ее не слышал. Я лежал и не мигая смотрел в выбеленный потолок, и отчего то вдруг из глаз моих потекли слезы. Где то внутри у меня поднималась ярость. Соленые холодные капли стекли по щеке и попали мне на губы, и я ощутил их вкус.
-Почему ты не можешь оставить меня в покое, а?- заорал я на нее, и тян испуганно отшатнулась от меня, а в глазах ее отразилось недоумение,- сука, и здесь меня нашла, да? Хочешь, чтобы я сдох, да?- в груди резало, я давился слезами, сам не зная что не меня нашло, завыл так, завизжал, ну глаза закатил- апельсины она мне принесла,- я стал рыться в бумажном пакете, роняя из него фрукты на пол,- а где страпон? или ты забыла? ты ж выебать меня хотела, помнишь, сука?!! давай же! давай, еби меня, пока я без сил, трахни меня в очко блять вот этим бананом! В руку мне попался большой оранжевый апельсин и я с размаху заебенил им тянке прямо в лицо, так что ошметки кожуры и семечки полетели на стены.- Пошла вон, сука!!! Убирайся! Пошла вон! Уберите ее от меня!- орал я, швыряя в нее апельсинами и яблоками. Она не уворачивалась а просто стояла, закрыв лицо руками и фрукты с хрустом разбивались об ее голову и пачкали ей волосы и кофточку. В один момент мне показалось, что она заплакала, но скорей всего я это выдумал и она просто вытирала глаза от апельсинового сока. Потом она молча вышла из палаты, и я на прощание заебенил ей в спину недозрелым, наполовину зеленым бананом. За порогом она остановилась и негромко, но отчетливо, так чтобы я мог услышать сказала: «Долбоеб.. ты мне всегда нравился.» а потом ушла, закрыв за собой дверь. Я лежал на койке весь опустошенный, какой то выпотрошенный, не было ни чувств, ни слез, ни эмоций, вообще ничего, даже плакать не хотелось. Было жалко себя. И ее. И фрукты. Потом я уже зарыдал как шлюха, не знаю, что опять на меня нашло. Стыдно было, мне казалось, что мои крики слышал весь этаж. В обед пришла медсестра лет 45-50 ставить мне какие то уколы и окончательно разворотила мне пукан, сказав: «такая красивая девушка к тебе сегодня приходила! твоя?- спрашивала она у меня, орудуя со шприцем над моей задницей, -ты береги ее, вы вместе такая замечательная пара» Весь оставшийся день и последующие дни я лежал, попеременно уткнувшись лицом в подушку, либо глядя в потолок. Больше ко мне никто не приходил, ну кроме мамки, одногруппники видимо считали ниже своего достоинства проведывать чмо. Мамка мне рассказывала, что видела «ту девушку, ну ту, которой ты сумку то от грабителя отобрал, хорошая девушка такая, приличная, воспитанная, она и скорую вызвала первая, и сидела всю дорогу возле тебя, пока не приехали, боялась, чтобы ты не умер», ее мать звонила ей и благодарила, и они даже вроде в колледже встретились. Еще мамка как бы невзначай крутилась около кровати и все спрашивала, деликатно так, в каких отношениях я состоял с той тян из группы, общались ли мы, то да се. Мамка меня так доебала своими осторожными расспросами, что я еле-еле сдержался, чтобы не сказать ей «да отъебись ты уже, заебала». Я сказал, что толком ее не знаю и с группы я вообще всерьез ни с кем не общался. Почти правду сказал. Про то, как она меня на протяжении почти трех лет чмырила изо дня в день, заражая азартом травли других моих одногруппников, я мамке говорить не стал.
В общем, в больничке я провалялся долго, пока вся остальная братия проходила предэкзаменационную практику. Потом еще дома лежал почти месяц. Зачет мне поставили, конечно, по уважительной причине, будто я на практике был, ну я правда и походить успел немного, в конце апреля-мае. Когда меня увидели в колледже, все как то относились по другому, но мои одногруппники то знали, что я был чмом. Дирекция еще из меня героя сделала, хотели меня даже наградить даже какой-то хуйней в актовом зале, но я проебывался как только мог, не ходил на эти все официальные мероприятия. Неудобно мне было, даже вроде как немного стыдно, как будто я сам ту сумку спиздил, сам не знаю отчего так, может оттого, что я всегда старался быть как можно незаметнее и прятаться от людей, а тут в один момент стал некой «знаменитостью» и был у всех на виду и на слуху. Неприятно в общем было мне. Еще я боялся, что та тян рассказала всем про случай в больнице, но видимо, она была в ахуе не меньше, а может быть и больше моего, во всяком случае никто ничего не говорил, из этого я сделал вывод, что она унесла эту тайну с собой из стен нашего прекрасного учебного заведения, в котором мы с ней проучились бок о бок три года. Я ее кстати видел на экзаменах, она была какая то хмурая, деловая и сосредоточенная, я ее такой раньше никогда не видел, она была абсолютно непохожа на себя прежнюю. Она даже не взглянула в мою сторону, как и я впрочем, предпочитал делать вид, что ее нет. Мы с ней так и не обменялись ни единым словом. Из одногруппников меня никто не доебывал, не просил рассказать, как че было, хотя чувствовалось, что только это всех и интересует. После я ту тян больше никогда не видел. Много лет прошло с тех пор. Женщин теперь я вижу только на экране компьютера, да и то редко, и видимо, все медленно, но неуклонно идет к тому, что я скоро вообще перестану в чем-либо нуждаться. Такие дела.